Я не перестану искать тебя. Я люблю тебя и знаю, что ты тоже меня любишь. Наша ссора была всего лишь пустяком, о котором я забыл почти сразу. Я найду тебя, где бы ты ни была, и женюсь на тебе – если, конечно, столь убогая перспектива хоть сколько-нибудь тебя прельщает. Пожалуйста, напиши мне! Без тебя я пропадаю.
Твой Гижмар». Объявление поразило Сайласа своей слащавой сентиментальностью. Оно было таким банальным и нелепым, таким детским, что Сайлас сразу понял: художник понятия не имеет о настоящей любви. Он не знает, что тому, кто любит, необходимы терпение, осторожность, тщание, умение планировать и ждать. О, глупец!.. Поделом ему.
Поднявшись, Сайлас некоторое время смотрел на чучела мышей на полке. Во рту было сухо, к тому же глубоко внутри он ощущал странную тупую боль, словно кто-то расколол его пополам, как полено.
Воспоминания… Все дело было в воспоминаниях. Всего за одну ночь он потерял способность забывать.
Сайлас не отрываясь смотрел на самую маленькую мышь – на мышь со шкуркой светлого табачного цвета и крошечной тарелкой в лапах. Ее маленькая мордочка с глазками-бусинками была точной копией лица Флик, припорошенного белесой глиняной пылью и слегка распухшего после удара отцовского кулака. Но сейчас ему казалось – она не улыбается, а рычит и скалится от страха и отвращения. «Лжец! – сказала тогда Флик. – Лжец!» И, торопясь избавиться от него, она злобно пнула ногой его лучший образец – череп барана с изогнутыми рогами. От удара череп развалился на несколько кусков, и это привело его в бешенство. Не помня себя, Сайлас молча молотил ее кулаками, потом повалил, схватил за горло и сжимал до тех пор, пока лицо Флик не сделалось багровым, а глаза не вылезли из орбит. Он сделал это. Сделал. Потом ему удалось обо всем забыть, и он вместе со всеми принял участие в поисках. Иногда воспоминания возвращались, и он дважды посетил укромный уголок под деревьями, чтобы прикоснуться кончиками пальцев к посиневшему, покрытому кровоподтеками телу, от которого уже начал исходить сладковатый запах разложения. Сайласу очень хотелось посмотреть, как выглядит скелет Флик, но по округе все еще шныряли поисковые партии, и в одну из ночей он оттащил ее поглубже в чащу. Видели его только ущербный месяц да лиса, которая обратилась в бегство, стоило ему только шикнуть на нее. Листья деревьев отворачивались в ужасе, совы наперерыв кричали о его тайне, жуки разбегались по своим укрытиям, но ни один человек так ничего и не узнал.
Обнаружив, что держит чучело Флик – нет, чучело мыши! – в руках, Сайлас поставил его на место и посмотрел на другой образец. Это была единственная мышь-мужчина, одетая в клеенчатую шапочку студента-медика, казинетовый сюртук и хирургический фартук. В тонкой розовой лапке чучело сжимало иголку, заменявшую скальпель.
Гидеон.
Та ночь была непогожей и ветреной. То и дело срывался дождь, а Гидеон к тому же вышел из университета так поздно, что поджидавшему его Сайласу уже начинало казаться, что он его пропустил. Но он ждал и ждал с ножом в руке и тяжелой ненавистью в сердце, и его терпение было вознаграждено.
Сайлас погладил мышь по пыльной шерстке и задумчиво пососал дуплистый зуб. Отчего-то ему вспомнилась картина, которую он видел в Академии. На ней Айрис выглядела величественно, как настоящая королева.
В течение следующей пары часов Сайлас впервые за несколько недель приводил себя в порядок. Он брился и мылся. Особое внимание Сайлас уделил подмышкам и гениталиям, пытаясь вытеснить грубые «человеческие» запахи ароматами мыла и лаванды, которые всегда ассоциировались у него с чистотой. Тщательно одевшись, он уложил в карман самый острый скальпель, который использовал, чтобы провести первый, самый важный разрез. Убедившись, что скальпель не проткнет ткань, Сайлас вышел из лавки.
Вскоре он был на Стрэнде. Прямо перед ним сошла с омнибуса целая толпа лакеев с черными бакенбардами и работниц в широких капорах, которые делали их похожими на грибы. Они заполнили весть тротуар, но перед Сайласом почему-то расступались, давая ему пройти, и он вздохнул. Так было всегда. Всю жизнь окружающие шарахались от него с насмешкой или презрением, и никому не было дела до того, что он чувствует себя одиноко, что он страдает…
По-прежнему двигаясь быстро и целеустремленно, Сайлас пересек Трафальгарскую площадь. Он не замедлил шага, даже когда налетел на продавца горячего картофеля и опрокинул его переносную печку. Ему даже доставило удовольствие смотреть, как с шипением гаснут на мостовой ярко-оранжевые угли.
У входа в Королевскую академию, разумеется, дежурил швейцар, но Сайласа было не остановить. Он даже не поморщился, когда увидел какую-то парочку, которая рука об руку поднималась по лестнице впереди него, не отвернулся, когда увидел, что девушка шепнула что-то на ухо мужчине. Нож в кармане сюртука придавал ему уверенности, и он смело прокладывал себе путь сквозь лабиринт высоких, увешанных картинами залов.
